• На главную
• Поиск

• Научно-исследовательские работы для Государственной Думы 
• НИР История деятельности первых Государственных Дум дореволюционной России: сравнительный анализ традиций правотворчества 
• Введение

НИР История деятельности первых Государственных Дум дореволюционной России: сравнительный анализ традиций правотворчества

• Титульный лист
• Содержание

Введение

История дореволюционной Государственной думы – один из наиболее популярных сюжетов отечественной историографии. И вместе с тем он во многом остается до сих неизвестным. Лишь отчасти изучены проблемы выборной системы и избирательного процесса, механизмов ее функционирования и ее места в политической системе Российской империи начала XX в. Конструктивная же деятельность Думы, которая, прежде всего, заключалась в правотворческой работе, практически не исследована. Это касается как собственного законотворчества депутатов, так и их работы в комиссиях над правительственными законопроектами. Между тем, именно конструктивная законотворческая работа в парламенте дает возможность судить о созидательном потенциале той или иной политической силы и вообще о правовой зрелости общества.

Показательно, что большинство работ по истории Государственной думы посвящено первым двум созывом народного представительства, чье краткосрочное существование не дало примера конструктивного взаимодействия правительства и депутатов. В краткой библиографии, представленной в «Энциклопедии Государственной думы», изданной в 2006 г., 98 позиций относятся к историографии, освещающей деятельность Дум всех четырех созывов, 117 – Первой и Второй Думы, 68 – Третьей и Четвертой[1]. В этом отношении характерны юбилейные конференции, проводившиеся в 2006 г. Так, на конференции в Петербурге 20-21 марта 2006 гг. «Парламентаризм в России: проблемы и перспективы» было 12 докладов о деятельности Первой и Второй Думы, и 5 – о Третьей и Четвертой[2]. На Всероссийскую конференцию «Государственная дума Российской империи: традиции прошлого и настоящее», состоявшуюся в Пензе 26-27 мая 2006 г., было прислано 16 материалов, относящихся к истории Думы первого и второго созывов, и 9, так или иначе характеризующих народное представительство третьей и четвертой легислатуры[3]. Подобный дисбаланс невольно приводил и к «аберрации зрения». Непримиримый конфликт между Думой и Советом министров 1906-1907 гг. удачно соответствовал представлению об ущербной «русской конституции», которая не создавала условий для плодотворной парламентской деятельности.

В данном же случае предметом особого рассмотрения станет как раз деятельность III Думы, которой более или менее удалось наладить конструктивный диалог с исполнительной властью. Действительно, III Государственная дума, удостоенная в литературе самых уничижетельных оценок, работала с высокой степени интенсивности. Ей удалось принять более 2200 законов, многие из которых имели принципиальное значение для курса правительственных преобразований [4]. Столь масштабная законотворческая деятельность требовала отработанной технологии взаимодействия представительной и исполнительной власти.

Государственный строй России в 1906 – 1917 гг. – один из ключевых сюжетов отечественной историографии. Традиции его изучения сформировались еще в начале XX в., когда делались лишь первые шаги к осмыслению только складывавшейся политической реальности. Тогда и сформировалось проблемное поле исследований представительных учреждений Российской империи. Оно задает рамки и современным работам, «навязывая» им особый язык историописания, категориальный аппарат, композиционное построение.

Можно выделить три узловые проблемы, неизменно поднимавшиеся уже юристами и публицистами начала XX столетия.

1. Первая и основная их них – особенность государственного строя, установившегося после 1905 г. Этот вопрос, обсуждавшийся еще до созыва I Думы, так или иначе разрешается в любом исследовании, посвященном политической истории России этого периода. Естественно, правоведческие и публицистические работы начала XX в. предлагали альтернативные подходы к анализу «обновленного» государственного строя. Если юристы «отталкивались» от нормативной базы Российской империи, то авторы журнальных и газетных статей преимущественно основывали свои выводы на априорных суждениях, характерных для сторонников той или иной партии. Традиции, заложенные ведущими правоведами начала XX столетия, не нашли своего развития в советской историографии 1920 – 1950 гг. Однако они в известной мере возродились в 1960-х гг. благодаря школе Н.П. Ерошкина, разрабатывавшей проблематику истории государственных учреждений [5]. Формально-юридический подход на новом этапе развития историографии позволял анализировать функционирование правовых механизмов без учета (а иногда и вопреки) идеологических клише, часто с ними ассоциировавшихся. В рамках такого подхода были написаны работы самого Н.П. Ерошкина[6] и А.Д. Степанского[7]. Уже в постсоветской историографии данный метод стал едва ли не доминирующим. Его отличительные черты присутствуют в работах В.А. Демина[8], В.Г. Кошкидько[9], О.Г. Малышевой [10], О.Ю. Рыбки[11].

2. Другая проблема, занимавшая исследователей, – периодизация и характер партийной борьбы в годы «конституционного эксперимента» в России. Этот вопрос приобретал свое «узловое» значение в значительной мере в силу своеобразия источниковой базы, прежде всего, периодических изданий, одновременно формировавших и воспроизводивших общественное мнение начала XX в. Газеты обращали внимание читателей на основные «вехи» политической жизни, которыми чаще всего становились конфликты между партиями и правительством. И для общественности 1900-х гг., и для исследователей позднейшего времени именно из этих «мелких стычек» и «больших сражений» складывалась «канва» политического (а, следовательно, и исторического) процесса. Будучи воспроизведенной множество раз в юридических, публицистических, исторических текстах, она стала «каноничной» для большинства исследователей этого периода.

3. Наконец, сословный, социальный, классовый характер действовавших государственных учреждений – вопрос, поднимавшийся еще в 1906 г. Эта проблема в полной мере укладывалась в рамки марксистского подхода, популярного и в советской, и в зарубежной историографии [12]. Разрабатывая этот сюжет, авторы с неизбежностью отмечали вторичность политических институтов по сравнению с теми силами, которые за ними стояли.

Эти три проблемы так или иначе сохранили значение «держащей конструкции» современной историографии представительных учреждений начала XX в. Вместе с тем неуклонно возрастающий интерес к истории думского периода Российской империи способствовал расширению круга частных сюжетов, детально разрабатывающихся исследователями. Так, регулярно выходят работы, посвященные деятельности отдельных фракций, депутатских групп, землячеств, подготовке и принятию того или иного конкретного законопроекта[13]. В итоге накапливается эмпирический материал, который позволяет ответить на значительно большее число вопросов, чем привык задавать историк. Уже имеющийся в распоряжении исследователей объем информации вынуждает поставить вопрос о необходимости новых подходов, а, следовательно, и существенного расширения сложившегося проблемного поля. Именно в этой связи следует рассматривать работы о публичном пространстве политики начала XX в., о ее региональном измерении, о законотворческом процессе.

При этом новые историографические подходы отнюдь не упраздняют прежние, более привычные. Напротив, они часто сосуществуют, иногда даже «под обложкой» одной книги. В силу этого выделение этапов изучения представительного строя в данном случае заметно упростило бы сложную картину историографического процесса, который нельзя свести к поступательному приращению знаний. Серьезные трансформации переживает «периферия» проблемного поля, а в центре его торжествует традиция. Однако ее устои постоянно колеблются, «сотрясаясь» от «волнений на окраинах», что, в свою очередь, способствует появлению новых вопросов, а, значит, и новых исследований.

За истекшее столетие вышло около 6 тыс. публикаций, посвященных лишь Государственной думе. Едва ли не большинство из них отвечало на вопросы столетней давности, все же пытаясь поставить точку в бесконечном споре о конституции в России[14]. Вопросы же законотворчества оставались на периферии интересов исследователей.

Газеты приучили обывателя начала XX в., что противостояние партий – главное, что происходило за время работы Думы. Именно этому посвящены и первые книги о народном представительстве – публицистика и воспоминания[15]. Немалую роль в складывании историографической традиции сыграл В.А. Маклаков. Для него история I и II Думы – это, прежде всего, конфликт правительства и оппозиции. Причем в этом противостоянии не было правых: все были виноваты, в том числе (а, может быть, и прежде всего) кадеты, которые отказывались от диалога с властью и самоуверенно надеялись занять ее место[16]. Таким образом, русскими либералами и, что еще важнее, страной был упущен исторический шанс преобразить всю политическую жизнь России[17]. «Первая Дума прошла через историю с мишурным эффектом и блеском, но совершенно бесплодно. Она погубила положение, которое больше уже не повторилось»[18]. Согласно интерпретации Маклакова, схожим образом развивались события и в период деятельности II Думы. Столыпин, при всех его недостатках, был убежденным сторонником правового порядка и тесного взаимодействия с законодательным представительством[19]. Тем не менее власть продолжала восприниматься депутатами как враг[20]. Несмотря на подобные настроения народных избранников, продолжение работы Второй Думы должно было способствовать упрочению конституционных начал в России[21]. По мнению Маклакова, переход нижней палаты к собственно законотворческой деятельности заметно оздоровил обстановку в Думе [22]. Обычная конфронтация власти и общества могла смениться заинтересованным диалогом. Однако обе стороны не были к нему вполне готовы[23].

И для советской историографии деятельность I и II Думы была, прежде всего, связана с противостоянием бюрократии и либеральной общественности [24]. В целом, эта точка зрения вполне оправдана, учитывая эмоциональный накал считанных дней работы народного представительства, не успевшего включиться в рутинную законотворческую деятельность. Однако для многих исследователей партийная борьба заслоняла все и в жизни III и IV Думы.

Одним из них был А.Я. Аврех. Он следовал канве газетных публикаций начала XX в., к которым нередко обращался, подкрепляя собственные соображения. Держась этой путеводной звезды, он отбирал необходимые ему страницы стенографических отчетов Думы, пересказ которых составлял значительную часть повествования [25]. Своеобразие этого источника невольно отражалось в текстах его статей и монографий. Яркие выступления оппозиции оставляли в тени деловой ход дискуссии. Примечательно, что А.Я. Аврех обращал непропорционально малое внимание на думский центр, который нес на себе основную тяжесть законотворческого процесса и, согласно его же точке зрения, играл ключевую роль в функционировании «октябристского маятника», созданного целенаправленными усилиями правительства[26]. Кроме того, стенографические отчеты требуют «ключа», без которого они практически не поддаются прочтению. В некоторых случаях дискуссия имела ритуальный характер, иногда до пленарного заседания долетали лишь «отзвуки» споров в кулуарах Таврического дворца. А газеты, на которые ссылался А.Я. Аврех, не всегда могли «нащупать» основной «нерв» выступлений на общем собрании Думы.

Дж. Хоскинг, во многом оспаривая выводы А.Я. Авреха, выстраивал свою партийную «механику» III Думы. По мнению исследователя, в основе «третьеиюньской» политической системы, прежде всего, лежала лояльность октябристов правительству П.А. Столыпина[27]. Нараставшие расхождения «Союза 17 октября» с премьером неизбежно подталкивали правительство вправо и способствовали дезинтеграции самой партии, что в итоге и дестабилизировало политическую систему[28]. Монография Б. Пинчука была непосредственно посвящена октябристам в III Думе. По мнению исследователя, безуспешные попытки «Союза…» повлиять на формирование правовых и политических институтов в России свидетельствовали об «изолированности» режима, его неспособности вести диалог с наиболее влиятельными социальными группами, адекватно отвечать на вызовы времени[29]. Схожий круг вопросов рассматривал Р. Эдельман. Изучая политический кризис 1909 г., он исследовал процесс замещения националистами октябристов как «проправительственной» партии[30]. Эдельман отмечал, что коренные отличия между этими партиями заключались не столько в программе, сколько в биографии их членов. Всероссийский Национальный союз преимущественно формировался из политиков «поневоле»[31], которых объединяло, прежде всего, то, что они были выходцами с западных окраин Империи[32].

В работах В.С. Дякина авторское внимание также «сфокусировано» на фракционной борьбе в Думе и Государственном совете в 1907 – 1914 гг. Именно здесь, в представительных учреждениях, решалась судьба столыпинских реформ в столкновении правительства и правых, поддерживавшихся Постоянным советом Объединенного дворянства. Результатом их натиска стала беспощадная ревизия намеченных преобразований[33]. При этом В.С. Дякин не сводит политическую борьбу к антагонизму столыпинского кабинета и правых. И думские фракции, и группы Государственного совета, и само правительство представляли собой самостоятельные политические силы, которые вели свою игру в соответствии с собственными интересами и программными установками[34].

В монографии В.И. Старцева «Русская буржуазия и самодержавие в 1905 – 1917 гг.» рассматриваются переговоры между депутатами I Думы и «высшими сферами». Этот диалог представлялся автору безнадежным, что практически исключало возможность эволюции политического режима в России [35]. Уверенно следовал маклаковской традиции А.Ф. Смирнов. Он оценивал думскую монархию как последний акт в истории противостояния исторической власти и общественности[36]. Непримиримость сторон вела Россию к катастрофе, а бюрократию и большинство ее оппонентов – к неминуемой гибели[37].

А.Ф. Смирнов, основываясь большей частью на стенограммах заседаний Думы и иных опубликованных официальных документах, детально рассмотрел деятельность всех четырех Государственных дум[38]. Ценной стороной исследования является то внимание, которое уделено в нем собственно законотворческой деятельности Думы. При этом автор сделал акцент на анализе правительственных законопроектов, а законотворчество депутатов рассмотрел в связи с внесением ими поправок в эти проекты на пленарных заседаниях. К сожалению, комиссионная работа Думы, где и проходил основной цикл законодательного процесса, а также фракционное законотворчество остаются вне авторского внимания. Подводя общий итог работы Думы, Смирнов пршел к пессимистическому выводу, что «законотворческий механизм показал свою недееспособность».[39]

Значительный вклад в разработку данной проблематики внес В.А. Демин.[40] Его монография насыщена фактическим, в том числе цифровым, материалом, в ней тщательно исследуются правовые аспекты формирования и деятельности Государственной думы. Автор не уходит от «классического» вопроса о месте Думы в системе высших органов России, но отвечает на него по-своему, описывая формальную технологию взаимодействия Думы, императора и Совета министров. Монография ценна тем, что впервые ясно и определенно дает емкий ответ на вопрос: что такое Дума и как она функционировала. В.А. Демин уделяет большое внимание вопросам законодательной процедуры, анализирует Наказ и внутреннюю структуру палаты [41]

В современной историографии формируется устойчивый интерес к практической законотворческой деятельности депутатов как к способу реализации соответствующих моделей модернизации России.[42] В монографии В.Г. Кошкидько, посвященной истории создания и функционирования двухпалатной системы представительной власти в Российской империи в 1905-1907 гг., показан процесс разработки законодательства о Государственной думе, дается социально-политическая и профессиональная характеристика ее членов, анализируется организационное устройство палаты, порядок и содержание законодательной деятельности[43].

Инновационным направлением в современной литературе является обращение к практическому законотворчеству думских фракций. [44] Эти исследования позволили показать процесс формирования думских фракций, их структуру, динамику социального состава, выработку ими законопроектов, участие депутатов фракций в работе думских комиссий и пленарных заседаниях, выявить их отношение к правительственным инициативам и в целом к правительственному внутри- и внешнеполитическому курсу, а также раскрыть взаимоотношения фракций друг с другом. Из названных работ, выполненных в большинстве своем в качестве диссертационных исследований, некоторые из которых, к сожалению, остались до сих пор неопубликованными, кратко остановимся на монографиях В.А. Козбаненко и Д.В. Аронова.

Монография Козбаненко посвящена анализу деятельности фракций первых двух созывов Думы. При этом автор придерживается следующей схемы исследования: отталкиваясь от программной позиции той или иной политической партии по определенному вопросу, он анализирует, как соответствующая фракция реализовывала ее в Думе. По мнению Козбаненко, Дума «предпочла конкретному законодательству политику апелляций к народу». В целом же автор считает деятельность фракций двух первых дум «интересным и своеобразным опытом отечественного парламентаризма».[45]

В центре внимания Аронова находится деятельность либеральных фракций (кадетов, мирного обновления, демократических реформ и прогрессистов) I – IV Думы. Автор определяет думское либеральное законотворчество не как «классическую, традиционную для западных парламентов форму деятельности, а как один из способов реализации либеральной модели развития страны».[46] Именно этим объясняется то, что наиболее проработанные законопроекты из «золотого фонда либеральной юридической мысли» оказались фактически лишь «отправными пунктами для дальнейшей разработки в Думе».[47]

Основное внимание Аронов уделяет законопроектам, регулирующим правоотношения в области прав человека, поскольку именно эти категории лежали в основе либеральной модели модернизации России. Эта программа и была переведена в ходе думской деятельности либералов на «язык практического законодательства», в то время как многие другие политические партии «так и не дошли до данного этапа, оставшись на уровне декларативных норм». [48] Автор делает вывод, что законотворческая деятельность либеральных фракций «выступала в качестве материального воплощения базового постулата классического российского либерализма, отвергавшего коренную ломку общественных институтов». [49]

Многие работы непосредственно посвящены изучению групп, фракций Думы, Государственного совета[50], их участию в обсуждении того или иного законопроекта[51]. Очевидный способ охватить «необъятное» политический жизни России – изучить региональный аспект функционирования представительных учреждений. В этой связи часто ставился вопрос об электоральном процессе в различных губерниях империи[52] - Владимирской[53], Вятской[54], Нижегородской[55], Новгородской, Псковской[56], Пермской[57], Петербургской[58], Уфимской[59], украинских губерниях[60], на Северном Кавказе[61], Туркестане [62], в Поволжье[63]. Исследовалась деятельность депутатов от того или иного региона: Украины[64], Урала[65], Азербайджана[66], Казанской[67], Курской[68], Нижегородской[69], Рязанской[70], Томской губерний[71], казацких областей [72], мусульманского населения[73].

Огромный объем фактического и аналитического материала о депутатском корпусе, комиссионной работе, направлениях законотворчества был собран в энциклопедиях Государственной думы и Государственного совета Российской империи, изданных под редакцией В.В. Шелохаева [74]. Предметом исследования нередко становилась история прохождения отдельно взятой законодательной инициативы. «Увеличительное стекло» порой озадачивает поклонников «больших теорий». При доскональном изучении судьбы правительственных законопроектов в Думе и Государственном совете оказывается, что они там далеко не всегда штамповались[75]. Это вынуждает поставить вопрос шире: о конструктивном взаимодействии депутатов и министров, которые в большинстве своем не были врагами народного представительства. Ф.А. Гайда подчеркивал, что высшая бюрократия, несмотря на свое подозрительное отношение к Думе, считала ее значимой политической силой, с которой необходимо было вести диалог[76]. О том же писал и Г.М. Кропоткин, доказывавший, что и в среде чиновничества доминировали сторонники нового государственного порядка. Признавая многие недостатки представительного строя, они в большинстве своем не хотели возвращаться к дореформенным временам[77].

В этой связи следует упомянуть монографию К.А. Соловьева, в которой детально исследуются механизмы взаимодействия законодательной и исполнительной власти в 1906 – 1914 гг.[78] В этой работе автор продемонстрировал всю ограниченность традиционного формально-юридического подхода. Складывавшийся государственный строй сильно отличался от того, что было установлено Основными законами. В значительной мере он стал следствием самоорганизации участников законотворческого процесса. Как показал исследователь, правительство сталкивалось со многими трудностями на всех этапах обсуждения законопроектов. Причем на любой стадии существовали особые «правила игры», к которым нужно было приноравливаться правительству. Вопреки представлениям, популярным в историографии, и Дума и Государственный совет далеко не во всем соглашались с министрами, задерживали, а иногда и вовсе блокировали прохождение правительственных инициатив, существенно влияли на распределение средств государственного бюджета. Все осложнялось тем, что и верхняя и нижняя палаты и Совет министров в силу несовершенства юридических норм, особенностей политической культуры того времени, разнородности состава этих учреждений не обладали определенной политической волей. Представители этих учреждений нередко вели самостоятельную «игру», вступая в альянс друг с другом. Возникали сложные сетевые, горизонтальные связи, основанные на неформальных контактах высшей бюрократии и депутатского корпуса. В силу этого появлялись альтернативные алгоритмы принятия решений, устанавливались отношения между администрацией и группами интересов, стоявшими за депутатами. В итоге расширялась сфера компетенции представительных учреждений, а народные избранники постепенно интегрировались в политическую систему, которая собственно и формировалась усилиями депутатов и министров. Правда, эту новую политическую реальность политические партии так и «не заметили».

Кроме того, историографический обзор был бы неполон без учета того факта, что в постсоветский период произошло существенное приращение объема документальных публикаций[79]. В частности, в публикации «Законотворчество думских фракций» впервые в научный оборот введен комплекс законопроектов, инициированных не правительством, а самими депутатами. Фактически перед нами воплощенные в конкретные предложения модели модернизации России, выдвинутые представителями всех легальных сил политического спектра. Введение их во всей совокупности в научный оборот создает базу для того, чтобы полностью и навсегда отойти от декларативности в оценке идеологии и программ различных политических сил. Высокая содержательность, информационная насыщенность этого источника позволяет определить степень соответствия конкретных предложений политических сил их декларациям, а также понять, насколько их интеллектуального потенциала было достаточно, чтобы эти декларации реализовать.

Целью настоящей научно-исследовательской работы является сравнительный анализ правотворчества дореволюционных Государственных дум.

Достижении данной цели возможно лишь при решении следующих задач:

1. Выявление характерных черт правовой базы Российской империи в 1906 – 1917 гг., в соответствии с которой функционировали представительные учреждения.

2. Анализ ритма и стиля работы Государственной думы в 1906 – 1917 гг.

3. Определение особенностей законотворческого процесса в думских комиссиях.

4. Изучение правотворчества общих собраний Государственной думы.

Настоящее исследование потребовало привлечения законодательства, делопроизводственных материалов, периодической печати, источников личного происхождения. В данном исследовании, помимо правовых актов, были использованы стенографические отчеты заседаний Думы и Государственного совета, приложения к ним, материалы бюджетной комиссии, журналы Совещания Государственной думы (РГИА. Ф. 1278. Оп. 3), особые журналы Совета министров, протоколы Царскосельских совещаний 1906 г., прочие документы, связанные с разработкой Основных государственных законов 23 апреля 1906 г., материалы, отложившиеся в фондах Совета министров (РГИА. Ф. 1276), документы политических партий (в том числе партии кадетов (ГА РФ. Ф. 579), Трудовой группы (ГА РФ. Ф. 522. Оп. 1. Д. 259), «Союза 17 октября» (ГА РФ. Ф. 115)), думских фракций, группы Центра Государственного совета (ГАРФ. Ф. 1178; РГИА. Ф. 727. Оп. 2. Д. 141), Постоянного совета Объединенного дворянства (ГА РФ. Ф. 434), съездов представителей торговли и промышленности (ОР РГБ. Ф. 260), материалы делопроизводства о выборах в Государственную думу (РГИА. Ф. 1327), архив Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства (ГА РФ. Ф. 1467). Работая с этими безусловно значимыми источниками, важно иметь в виду, что они не смогут дать исследователю информацию о «политической кухне» начала XX в. Общее собрание Думы чаще всего утверждало решение, принятое в кулуарах Таврического дворца, а депутатские речи преимущественно представляли собой «упражнения в элоквенции»[80]. Помимо этого, стенограммы существенно редактировались выступавшими и председателем палаты[81]. В Совете же министров ключевые политические вопросы и вовсе обсуждались «без канцелярии» [82].

Среди прочих материалов делопроизводства выделяются донесения заведующего Министерским павильоном Таврического дворца Л.К. Куманина, который информировал правительство о настроениях в Думе, разговорах в кулуарах нижней палаты, ходе комиссионных и фракционных совещаний [83]. Куманин аккуратно собирал слухи и сплетни, ходившие среди депутатов.

Информацию же «из первых уст» следует искать в источниках личного происхождения: прежде всего, в письмах и дневниках. В рамках данного исследования были использованы письма из архивных фондов Бобринских (РГАДА. Ф. 1412), П.А. Бурышкина (ОПИ ГИМ. Ф. 10), В.И. Вернадского (Архив РАН. Ф. 518), А.И. Гучкова (Ф. 555), А.И. Звегинцева (ГА РФ. Ф. 932), А.П. Извольского (АВП РИ. Ф. 340. Оп. 835), В.Н. Коковцова (РГИА. Ф. 966), А.Ф. Кони (ГА РФ. Ф. 564), А.А. Корнилова (ГА РФ. Ф. 5102), В.А. Маклакова (ОПИ ГИМ. Ф. 31), Мансуровых (ГА РФ. Ф. 990), С.В. Паниной (Bakhmeteff archive (BAR). Panina coll.), М.В. Челнокова (ГА РФ. Ф. 810), А.Н. Шварца (ОР РГБ. Ф. 338). Значительный интерес представляет опубликованная переписка П.А. Столыпина [84]. В письмах обсуждались дискуссии во фракциях, переговоры между депутатскими объединениями, слухи, распространявшиеся в Петербурге, встречи министров и народными избранниками – иными словами, то, что по тем или иным причинам не находило отражения в официальном делопроизводстве.

Огромное информативное значение имеют материалы перлюстрации Департамента полиции (ГА РФ. Ф. 102. Оп. 265), где отложилась значительная по объему коллекция писем депутатов, членов Государственного совета, министров, сотрудников канцелярии Думы за 1906 – 1917 гг. Причем в большинстве случаев речь идет о лидерах фракций, наиболее влиятельных участниках законотворческого процесса: это письма А.И. Гучкова, И.Н. Ефремова, И.С. Клюжева, П.Н. Милюкова, В.Д. Набокова, И.И. Петрункевича, М.В. Родзянко, А.И. Савенко, Н.В. Савича, Д.И. Шаховского, А.Н. Шварца, В.В. Шульгина и др. В настоящий момент перлюстрированные письма министров, депутатов и членов Государственного совета готовятся к публикации.

С этим уникальным источником могут быть сопоставимы лишь дневниковые записи, в которых встречается нигде не повторяющаяся информация о работе групп депутатов и членов Государственного совета, заседаниях правительства, переговорах между представителями законодательных учреждений и Совета министров. В данной работе были использованы как опубликованные (Я.В. Глинки[85], Е.Я. Кизеветтер за 1905 – 1907 гг.[86], А.А. Киреева[87], А.А. Поливанова[88], А.С. Суворина[89], И.И. Толстого [90]), так и неопубликованные дневники (Е.Я. Кизеветтер за 1907-1914 гг. (ОР РГБ. Ф. 566), С.Д. Протопопова (РГАЛИ. Ф. 389), Л.А. Тихомирова (ГАРФ. Ф. 634)[91]). Особое значение имеют «дневники И.С. Клюжева» (РГИА. Ф. 669). В действительности в большинстве случае это записи его жены, сделанные со слов супруга. Клюжев – очень деятельный депутат II, III, IV Думы, близкий к руководству фракции октябристов. В дневниках содержится подробная информация о ходе пленарных, комиссионных, фракционных заседаний, о беседах в кулуарах Думы, о переговорах с правительством, членами Государственного совета, депутатскими объединениями, о нравах народных избранников, ритме их жизни, мотивах поведения, отношениях внутри фракции.

Также была использована обширная мемуарная литература: воспоминания министров и прочих представителей бюрократии (А.В. Бельгарда[92], И.К. Григоровича[93], В.И. Гурко[94], К.Д. Кафафова[95], В.Н. Коковцова[96], С.Е. Крыжановского[97], П.Г. Курлова[98], В.Б. Лопухина[99], С.Н. Палеолога[100], Н.Н. Покровского (РГАЛИ. Ф. 1208. Оп. 1. Д. 40), А.Ф. Редигера[101], С.И. Тимашева[102], И.И. Тхоржевского [103]), членов Государственного совета (В.М. Андреевского (ГА РФ. Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 225), М.М. Ковалевского[104], А.Н. Куломзина (ГА РФ. Ф. Р-5881. Оп. 1. Д. 727), А.Н. Наумова[105], И.Х. Озерова (ОР РНБ. Ф. 541)[106], Д.Н. Шипова [107]), депутатов Думы (М.М. Винавера[108], И.В. Гессена[109], А.И. Гучкова[110], А.Д. Голицына [111], Ф.А. Головина (РГИА. Ф. 1625)[112], А.В. Еропкина (ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 335), Н.М. Иорданского (РГАЛИ. Ф. 1337. Оп. 1. Д. 84 б), А.А. Кизеветтера[113], С.П. Мансырева[114], Н.А. Мельникова[115], П.Н. Милюкова[116], М.М. Новикова[117], В.А. Оболенского[118], НФ.И. Родичева[119], Н.В. Савича[120], З.Г. Френкеля[121], А.Г. Хрущова[122], С.И. Шидловского[123], В.В. Шульгина[124], Л.М. Клячко [125], И.И. Колышко[126], А.Ф. Родичевой (Bakhmeteff archive (BAR). Rodichev coll.), А.В. Тырковой[127]).

Закулисная сторона политики всегда интереснее парадного официоза. Из этого исходила периодическая печать начала XX в., отводившая особые полосы рассказам о кулуарах власти. За время работы представительных учреждений фактически сложилась корпорация думских корреспондентов, поддерживавших отношения с депутатским корпусом и хорошо знавших все «подводные течения» нижней палаты[128]. В газетных сообщениях можно найти подробные сведения о заседаниях фракций и их бюро, переговорах между ними, настроениях в кулуарах Думы и Государственного совета. Считалось, что сотрудник газеты «Речь» Л.М. Клячко был информирован о деятельности Совета министров лучше многих руководителей ведомств, которые при этом поддерживали с журналистом самые дружеские отношения и не скрывали от него сокровенных тайн о работе правительства [129]. Примечательно, что в «Речи» порой публиковались фактические стенограммы заседаний Совета министров, которых нет в материалах официального делопроизводства. В данном исследовании были использованы материалы газет «Новое время», «Право», «Речь», «Русские ведомости», «Старая почта»; журналов «Московский еженедельник», «Новый экономист», «Русская мысль», «Юридический вестник».